Стервятник - Страница 121

121

И все-таки он выдержал стойко. Он был уже другим, битый жизнью разбойник, шантарский Робин Гуд, ему надлежало остаться непроницаемым и неразоблаченным, возвыситься над этой поганой толпой, чтобы вскорости, навсегда вышвырнув их из памяти, начать новую жизнь. Вряд ли почтенным сквайрам из красивых поместий так уж часто снились окутанные пороховым дымом корабли в теплых морях и дерзко трепетавший когда-то над головой Веселый Роджер…

Он выдержал. Стоял с каменным лицом, сжимая маленькую ладошку Зойки. Невыносимо хотелось прижать ее к себе и поделиться радостью: сказать, что все позади, что ожидающая ее новая жизнь будет чище и счастливее, но он еще не придумал подходящие слова.

«Ангела-хранителя», неизменного Славу, он не видел – тот, конечно, явился, но маячил где-то в отдалении. А вертеть головой в положении Родиона было как-то непозволительно. «Надо будет Лике рассказать про этот паноптикум…» – подумал он.

Вспомнил. Сардонически ухмыльнулся про себя такой забывчивости. Именно сардонически, он это прекрасно знал. И опустил уголки рта, продолжая механически кивать подходившим к нему соболезнующим – сколько ж их, тварей, до темноты будут идти?! – беззвучно шевеля губами, притворяясь, будто отвечает.

Наконец все кончилось. Кавалькада иномарок проследовала в обратном направлении. Убитому горем мужу и осиротевшему ребеночку было предоставлено заднее сиденье чьего-то кремового «крайслера». Как легко было предугадать, для поминок эти сняли большой зал «Казачьего подворья», одного из престижнейших шантарских ресторанов.

Именно там Родион и избавился от хвоста. Возле входа он приметил Славу, садившегося в знакомую «семерку», прочно обосновавшуюся на стоянке. Ну конечно, сыскари знали свое место и не собирались садиться за стол с бомондом. Когда толпа в приличествующем случаю скорбном молчании набилась в зал и вокруг длиннейшего стола воцарилась легкая неразбериха, Родион направился в дальний угол, взял за лацкан подвернувшегося официанта – обычно они тут щеголяли в старинных казачьих нарядах, но организаторы поминок решили, должно быть, что для великосветской тризны все же уместнее смокинги, – без церемоний спросил:

– Где тут черный ход? Мне нужно выйти…

Он был одет не хуже других – а холуи, как в прежние времена, свыклись с любыми капризами чудящих бар. Не удивившись, официант провел его каким-то узким, пропитанным густым запахом жареного мяса коридором, несколько раз изгибавшимся под самыми невероятными углами, вывел в крохотный дворик, где вокруг мусорных баков кружили тощие собаки. Родион не беспокоился о Зойке – тесть с тещей ее давно увезли домой. Снял галстук, сунул его в карман, расстегнул пиджак и верхнюю пуговицу рубашки (чтобы хоть чуточку гармонировать с грязными задворками, по которым пробирался) – и, поплутав с минуту, определил, где находится. Уверенно направился к стоянке, где оставил «копейку» («форд» отдыхал в гараже возле дома).

Ручаться можно, что его отсутствия никто и не заметит. Для них он всегда был досадным привидением, второй тенью Лики, тенью, по странному капризу природы передвигавшейся вертикально. Пусть таким и останется – Родион не собирался им ничего доказывать, сильные стоят выше таких мелочей…

Соня ждала его у помпезного памятника писателю Чехову, когда-то пробывшему в Шантарске по неведомым причинам всего сутки. Он нарочно назначил встречу именно здесь – был слишком неопытен, чтобы засечь квалифицированную слежку, а на набережной любой прилипала поневоле выдаст себя…

Немного побродили вдоль набережной, над серой Шантарой. Оба молчали. Антон Павлович, гордо задрав ришельевскую эспаньолку, провидчески взирал на правый берег, над которым висела серая пелена индустриального смога – половина заводов была остановлена, однако новая Россия продолжала иждивенчески прирастать старой Сибирью… Насколько Родион мог судить, ни одна из машин, проехавших за это время мимо набережной, не выказывала желания остановиться, два раза одна и та же не показывалась. И среди редких прохожих новых лиц не прибавилось. Отвязались…

– Ну как? – осторожно спросила Соня.

– Так… – махнул он рукой. – Жрать уселись.

Соня на миг прижалась к нему, но тут же отстранилась, словно боясь рассердить его своим сочувствием.

– Приходила мне повестка… – сказала она.

– В уголовку?

– Ага. Допрашивала какая-то рыжая кошка в майорских погонах. Шевчук ее фамилия. Улыбается, а глаза змеиные…

– По-моему, недалекая мусорня. Думаешь, у них погоны известным местом не зарабатывают?

– Кто ее знает… – пожала плечами Соня. – Может, и дура, но баба ядовитая. Нет, обошлось без подковырочек, но если такая вцепится, до кости кусанет…

– Брось, – сказал Родион. – Все нормально прошло?

– Ага. Она меня особенно и не теребила. Так, формальности. Я, конечно, держала ушки на макушке. Да, хотим пожениться. Да, расходились вы с женой культурно, без битья тарелок и физиономий. Да, мы с тобой уже познали друг друга, что по нынешним временам позволительно любому, а уж жениху с невестой – тем более.

– Было что-нибудь типа: «А где он был в такие-то дни?»

– Ты знаешь, нет, – сказала Соня. – Я, вообще-то, ждала, чем черт не шутит… Но она этой темы и не затрагивала.

– Значит, все прекрасно, – вздохнул он облегченно. – Мы с тобой вне подозрений…

– Касаемо чего? – быстро спросила она.

Родион посмотрел на нее – она потупилась, зачем-то дернула плечиком, – с расстановкой сказал:

– Касаемо всех наших подвигов на ниве экспроприации экспроприаторов, конечно. Все, что мы наворотили, ведению уголовки как раз и подлежит… – и на всякий случай поторопился перевести разговор. – Звонила?

121