Стервятник - Страница 3

– А я сяду в кабриолет
И уеду куда-нибудь,
Ты проснешься – меня здесь нет…

Он любил и эту песню, но боялся, что отныне она всегда будет ассоциироваться с воспоминаниями об очередном унижении.

«Собственно говоря, никто тебя не унижает, – подумал он. – Им и в голову не приходит, что они тебя унижают, чего же ты воешь на Луну?» Но эти утешительные мысли помогали плохо. Бессильное отвращение к самому себе, смешанное с этим проклятым запахом, проникало под череп, во все поры.

Он не сразу и сообразил, что сзади давно уже стоит тишина. Потом снова забулькало, щелкнула зажигалка, на миг озарив салон трепещущим сиянием.

– Командир! – подал голос вовсе уж рассолодевший сопляк. – Местами поменяться не хочешь?

– Что? – Он не сразу и сообразил.

– К девочке не хочешь, говорю? А то она не кончила, грустит…

– Ой, противный… – послышался деланно застенчивый девичий голосок.

– А что? Должен я заботиться о любимой женщине, чтоб словила оргазм? Греби сюда, шеф, а она потом сравнит… Может, с тобой тусоваться и будет, а, Юльк?

– Ой, противный…

– А домой не пора? – спросил Родион, едва сдерживаясь, чтобы не выкинуть обоих из машины.

– И правда, пора, – озабоченно подала голос Юлька. – Капитан, у тебя носовой платок есть? Подтереть тут…

Родион, пошарив по карманам, сунул назад платок, не оборачиваясь. Сказал:

– Выкинь потом.

И, не дожидаясь ценных указаний, медленно тронул машину.

«Единичка» была ровесницей этой беспутной Юлечки, даже, пожалуй, на несколько месяцев постарше – но все еще тянула, хоть и проржавела насквозь. Починка и уход – это у него, без лишнего хвастовства, неплохо получалось, если повезет, можно проездить еще пару лет…

Оказывается, разгульные малолетние любовнички жили в одном доме. Родион лишний раз убедился, что «женщина» – понятие, от возраста не зависящее. Велев ему остановиться в отдалении от подъезда, соплюшка старательно подмазалась, привела себя в порядок, попросила зажечь свет, полюбовалась на себя в зеркальце:

– Ну как, капитан, насчет невинности?

– Сойдешь, – бросил он неприязненно.

И в самом деле, теперь она выглядела совершенно невинной и благонравной школьницей – в старые времена, повязав алый пионерский галстучек, ее вполне можно было выпускать с букетом цветов на трибуну очередного съезда.

– То-то, – сказала она удовлетворенно, звонко шлепнула по рукам кавалера. – Убери лапы, я уже в образе… Пошли? Только если в подъезде лапать полезешь – коленкой по яйцам врежу, сразу предупреждаю. Что мне, опять красоту наводить? Пока, драйвер!

Они вывалились из машины, пересмеиваясь и похохатывая, пошли к подъезду. Родион, вытащив из бардачка тряпку, распахнув все дверцы, принялся яростно драить заднее сиденье, брезгливо передернувшись всем телом, когда мякотью большого пальца въехал в липкое пятно. Закурил и долго стоял на ветру, чтобы машина проветрилась как следует. Машинально прикинул: двадцать с грузина, десятка с девушки в кожанке, двести пятьдесят от загулявшего сопляка, минус полсотни гаишнику… Совсем неплохо.

От запаха так и не удалось избавиться, и он до половины приспустил стекло со своей стороны, прибавил газу Ехал по длинной, неосвещенной трассе, ведущей из микрорайона Полярного к центру, где гаишники появлялись только в светлое время, так что можно было и поднажать.

Человека, шагнувшего на асфальт от бетонной коробочки автобусной остановки, он заметил издали. Сбавил скорость, зорко вглядываясь. Нет, один-одинешенек, никого рядом нет, и никто не прячется за остановкой… Место было не то чтобы криминогенное, но крайне специфическое: метрах в пятистах отсюда, в поле, стояли три семиэтажки – бывшие общежития его родного «Шантармаша», с полгода назад переданные на баланс городу. И городские власти, по слезной просьбе УВД стремясь разгрузить переполненные колонии, где уже не раз случались бунты, передали дома под новую зону общего режима.

Родион, притормаживая, опустил руку в левый карман куртки и стиснул газовый баллончик. Защита была слабенькая, но все же спасла однажды, когда тот сопляк попытался накинуть ему на шею петлю из куска телефонного кабеля…

Мужчина, подняв с асфальта небольшую сумку, неторопливо направился к правой передней дверце. Еще издали, осклабясь, крикнул:

– Да не верти ты башкой, братила, один я тут! – приоткрыв дверцу, просунул голову в маленькой черной кепке: – До жэдэ вокзала забросишь?

– Садись, – мотнул головой Родион.

Нежданный пассажир неторопливо устроился рядом с ним, кинул сумку на заднее сиденье. Родион покосился на него – коротко стриженный, худое лицо со втянутыми щеками, скуластое и меченное некоей инакостью, одет неожиданно прилично: и джинсы не из дешевых, и куртка гораздо лучше, хотя и у Родиона не из дешевых, Ликин подарок на день рожденья…

Машина тронулась. Чернявый шумно повел носом:

– Благоухание. Тебе что, какая-то чмара натурой платила? – Он даже причмокнул: – Ой, приятный запашок…

– Да сели тут… – сказал Родион. – Влюбленные без хаты.

– Ага, понятно. А ты, значит, доцент, сеанец ловил?

– Я не доцент…

– Без разницы, – отмахнулся чернявый, закурил. – Главное, из тебя интеллигент маячит, что милицейская мигалка во мраке… От безденежья подался в кучера, а?

– Да вообще-то… – сказал Родион нейтральным тоном. – А вы, значит, оттуда?

– А как ты угадал, доцент? – деланно удивился чернявый. – Ты не бойся, не буду я тебя резать и грабить, не тот ты карасик, а если присмотреться, и вовсе не карасик…

– За что чалился? – спросил Родион.