Стервятник - Страница 91

Вошла горничная в классическом наряде – черное платьице с белым фартучком, ажурная кружевная наколка на светло-русых волосах, собранных сзади в пышный «конский хвостик», платьице коротенькое, по современной моде, походка совершенно незнакомая – и потому он не сразу узнал Лику. Понял, что это она, когда точка съемки вдруг сменилась, теперь она шла прямо на камеру (должно быть, потайных камер-крохотулек установлено несколько, по всем углам), с раскованной грацией манекенщицы ставя оголенные ноги, облитые дымчато-черными чулками, колыша бедрами так, что Родион на миг ощутил неуместное в данный момент желание.

Вспомнив, что следует прикидываться своим, твердым и холодным, он постарался придать лицу отрешенно-презрительное выражение. Впрочем, человек в белом халате на него не смотрел, деликатно полуотвернувшись, без нужды перебирая что-то на столе.

В руках у Лики был черный поднос с бутылкой шампанского и двумя бокалами. Подойдя к мужчине почти вплотную, она, словно бы смущенно опустив глаза, сделала книксен по всем правилам. Точка съемки вновь перепрыгнула, камера уставилась на них сбоку В молчании текли секунды. Лика стояла, потупясь, грудь учащенно вздымалась под тонким платьицем, щеки явственно порозовели.

– Плохо, Анжелика, – небрежным, барственным тоном сказал ее любовник. – Шампанское не откупорено, бокалы грязные…

– Простите, сэр… – Она не поднимала глаз, в голосе звучала совершенно незнакомая Родиону покорность. – Я ужасно виновата…

– Вас придется наказать…

– Как вам будет угодно, сэр…

Родион стиснул зубы. Мужчина небрежно бросил бутылку и бокалы на широкую постель, отобрал у Лики поднос и поставил его на буфет. Шагнув вперед, положил ей руки на плечи, пригибая. «Сука, тварь…» – крутилось у Родиона в голове.

После короткого сопротивления – довольно деланного – Лика гибко опустилась перед ним на колени. Толмачев с усмешечкой, за которую Родиону захотелось его убить, намотал «конский хвост» на кулак. Она так и не подняла взгляда, когда все началось – и тянулось с прекрасно, увы, знакомой Родиону неспешной изощренностью. Родион узнавал чуть ли не каждое ее движение – и испытывал непонятные чувства, впервые в жизни видя это со стороны, когда она была с другим. Правда, сейчас все было чуть иначе – мужчина играл Ликой, как куклой, откровенно демонстрируя превосходство.

В комнате стояла напряженная тишина – на фоне лившихся из динамика придыханий и стонов. Нельзя было сорваться, приходилось через это пройти – и Родион сидел, механическими движениями поднося ко рту сигарету, словно нехитрый андроид, остро ощущал на поясе приятную тяжесть кобуры.

Финал. Глаза бы не смотрели. Лика закинула голову, покорно глядя на своего скота, сцепившего сильные пальцы на ее затылке, щеки пылали, язык блуждал по губам, грудь вздымалась – и эта горняшка с влажным подбородком настолько не походила сейчас на уверенную в себе «железную леди», что Родиону показалось, будто перед ним незнакомка, близнец, двойник…

Мужчина легонько, но звонко ударил ее по щеке, поднял с колен и опрокинул на постель. Лика барахталась, что-то умоляюще лепетала, однако во всем этом не было ничего, кроме примитивной игры. После второй пощечины, еще более звонкой, она замерла, закрыла глаза, позволила приковать ее запястья наручниками к толстому медному пруту, протянувшемуся по верху спинки. Сбросив одежду, разбрасывая все как попало, Толмачев лег рядом, опершись на локоть, долго смотрел в ее запрокинутое, зарумянившееся лицо—и медленно разорвал платье на груди. Ликин стон был мучительно знакомым. Сильная ладонь легла ей на бедро, сминая символический подол.

На этом кончились игры. И это еще сильнее уязвляло душу оскорбленного новоявленного рогоносца, внезапно ощутившего себя на месте Ирининого «сокровища» – он прекрасно видел, что игры кончились, что посверкивающие наручники стали глупым антуражем, что эти двое на постели не блудодействуют, а любят друг друга, по крайней мере, в этот миг. Этот сучий выползок вовсе не унижал партнершу – он угадывал ее желания… и занял в ее сердце место Родиона. Именно так, пардон за высокий штиль. В возрасте Родиона и с его опытом иные вещи просекаются быстро… Можно трахать женщину еще десять лет – но при этом оказаться бесповоротно вышвырнутым из ее сердца. Такие пироги.

– Остановите, – распорядился он, гордясь собою за бесстрастие, с которым слово было произнесено.

Эдуард Петрович нажал кнопочку. Тихо сказал:

– Можете не сомневаться, кассета будет размагничена. Вы довольны?

– Скажите… – произнес Родион вместо ответа. – Это что… извращение? Или как?

– А что бы вы хотели услышать? – с легкой усмешечкой спросил собеседник.

– Правду.

– Вы знаете, я, как дипломированный врач, ни в коем случае не отнес бы происходившее на наших глазах к извращениям. Всего лишь одна из самых безобидных разновидностей сексуальных игр. Встречаются и замысловатее… Позвольте предельно откровенно? У меня сложилось впечатление, что наша… «Наяда» выступает инициатором подобных развлечений из желания сохранить в себе максимум женского. Что бы там ни твердили феминистки, современный бизнес – чисто мужская игра и выхолащивает женскую душу, увы, очень быстро и безжалостно. С вашего позволения, я не стану углубляться в теоретические дебри, не хочу вас утомлять терминами и теориями. Лично мне представляется, что ваша «Наяда» видит в этих играх удачную возможность ненадолго почувствовать себя слабой, беспомощной, подчиненной – то есть играть изначально женскую роль. Природа берет свое, как бы наши деловые дамы ни упивались причастностью к большому бизнесу, каких бы успехов ни добивались, очень многим в глубине души хочется сломаться в мужских руках, даже получить парочку затрещин… Конечно, это не более чем потаенная, эпизодическая разрядка. Желание ненадолго оказаться в подчиненном положении. Извращениями здесь и не пахнет.